Блок и Пушкин
Трагедия пушкинского Евгения заключалась не только в его бессилии и поражении. За Петром, против которого он восстал, стояла великая строительная идея, воплощенная в его городе. За маленьким человеком, отстаивающим свое частное счастье, не оказывалось ничего, кроме разрушительной стихии невских волн. Вас. Гиппиус однажды заметил, что в «Медном всаднике» «борьба разрешена в пользу истории». Евгений несет в себе требование жизни, которая хочет жить исторически, ощутить себя как самоцель. Видимо, Пушкина волновали пути этого осуществления. Он предчувствовал их драматизм.
В поэме Блока «Двенадцать» повторяется пушкинская коллизия. Герои поэмы, осуществляя свое право на историческую жизнь и творя возмездие, становятся проводниками слепой стихии-страсти. Не случайно в устах двенадцати возникает угрожающе прозвучавшее в «Медном всаднике» словечко «Ужо!» Только на этот раз стихию не унять — она берет свое. Вот почему в убийстве Катьки никто как будто бы не виноват — стихия, как и природа, не знает вины. Знает человек. Смерть Катьки обозначила этот логический предел, за которым слиянность со стихией означает утечку ее человеческого, нравственного смысла. Потому и звучит в конце 8-й главки:
Упокой, господи, душу рабы твоей...
Скучно!
Позже А. Платонов напишет: «Пушкин словно верил, что явление Петра еще раз повторится в русской истории». Перефразируя, можно сказать, что явление «Медного всадника» еще раз повторилось в русской поэзии. О том же напишет Б. Пастернак:
Как в пулю сажают вторую пулю
Или бьют на пари по свечке,
Так этот раскат берегов и улиц
Петром разряжен без осечки.
Пушкин увидел «осечку»: рядовой человек истории, не принятый в расчет творцом города, но тем не менее возникающий в качестве самостоятельного исторического и нравственного требования. Подобной «осечки» опасался, видимо, и Блок.