Николай Федоров: на пути к воскрешению
Н. Ф. Федоров (1829—1903) — легендарный философ, отец русского космизма, без преувеличения уникальное явление в истории человеческой культуры. Ему посвящена эта скромная заметка.
Я есмь воскрешение и жизнь.
Ин. 11:25
Достижение совершенного состояния мира, бессмертие — давняя мечта человечества, пронизывающая мировую культуру. Федоров показал, что и такая мечта достижима. Как? Об этом я попытаюсь кратко рассказать.
Громогласные слова, высказанные в первых строчках этой заметки, принадлежали таким духовным авторитетам России, как Ф. М. Достоевскому, Л. Н. Толстому, В. С. Соловьеву. Достоевский говорил, что мысли Федорова «прочел как бы за свои»; Толстой говорил: «Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком»; Соловьев называл его «дорогим учителем и утешителем». Почти всё, о чем я буду говорить, неизбежно будет являться пересказом нескольких фундаментальных работ С. Г. Семеновой:
- Николай Федоров: Творчество жизни. М.: Советский писатель, 1990;
- Тайны Царствия Небесного. М.: Школа-Пресс, 1994.
В случае с Федоровым рассказ о философии лучше всего заменяет рассказ об образе его жизни, о личности. Во всех воспоминаниях о нем рисуется образ необыкновенного библиотекаря. Распорядок его дня немало удивляет: в пятом часу он возвращался из Румянцевского музея в свою каморку, обедал чаще всего хлебом с чаем без сахара, спал часа полтора на голом жестком сундуке без подушки, которую заменяли книги, затем читал и писал до 3—4 часов ночи и, доспав еще часа 2—3 и опять напившись чаю, часов в 7—8 опять шел в библиотеку. И так из года в год, вплоть до самой смерти. Всегда ходил пешком и ни копейки не тратил на развлечения. Зимой и летом он был одет в одно и то же старенькое пальто («кацавейку»).
П. Я. Покровский вспоминал: «В музее он получал 33 рубля ежемесячного жалованья и из них 8 рублей в месяц тратил на себя: 5 рублей за угол и 3 рубля на харчи, то есть на чай с баранками».
Покровский П. Я. Из воспоминаний о Николае Федоровиче. С. 4.
При таких потребностях Федоров почти все свое жалованье раздавал нуждающимся, покупал книги, но не для себя, а те, которых недоставало в библиотеке. А. Л. Волынский вспоминал, как Федоров посетил своего ученика С. М. Северова, увидел его книжные полки дома и сказал: «Все это хорошо, но помните, что самое худшее это идолопоклонство перед вещами — вещелюбие, быть в плену у вещей». Федоров обладал взглядом пророка: его не могли обмануть красивые одежды и прекрасные дома. Он писал: «Дома эти… производят такое впечатление, как будто они созданы для того, чтобы заставить забыть, что смерть и тление еще существуют; они, как маска, прикрывают собой наше бессилие пред природой: все в них так выглажено, вылощено, все так блестит, что может казаться, будто естественная сила потеряла способность производить тление, гниение, ржавчину и т. п.».
Внешность Федорова сложно восстановить. Те, кто его знали, пишут о человеке среднего роста, худощавом, почти лысом, с венчиком длинных вьющихся волос вокруг головы. Г. П. Георгиевский пишет: «Подвижный, живой, даже гибкий организм, звучный голос, острота мыслей — все это говорило скорее не о старости, а о времени полного расцвета сил в этом необыкновенном человеке».
Георгиевский Г. П. Л. Н. Толстой и Н. Ф. Федоров. Из личных воспоминаний. ОР ГБЛ, архив Георгиевского, ф. 217.
Федоров редко сидел, его чаще видели в движении. Даже когда у него сильно болели ноги, он позволял себе только стоя слегка опереться о стул. Он являл в себе идею вертикального противостояния человека силе падения, пригибающей его к земле. Даже сон, как видно из распорядка дня, он сократил до минимума, ибо во время сна человек уподобляется мертвому телу.
Удивительные воспоминания о Федорове принадлежат Толстому: «У него было такое выражение лица, которое не забывается. При большой подвижности умных и проницательных глаз, он весь светился внутренней добротой, доходящей до детской наивности. Если бывают святые, то они должны быть именно такие».
Толстой И. Л. Мои воспоминания. М., 1969. С. 189—190.
Жизнь Федорова воплотила собой пафос, из которого рождалось его учение: активное неприятие смерти и такого существования, которое пытается забыть, отвлечься от нее, компенсировать ее в культуре. Будучи аскетом, не замечая, во что он одет, что ест, отвергающий все материальные блага, Федоров обратил все свои силы к одному: собрать всех на одно общее, главное дело — убить смерть, возвратить утраченное — вот жизненный образ Федорова, вот та идея, которая стала жизнью.
С идеей преодоления смерти всё непросто. Обратимся для начала к христианскому пониманию воскресения и воскрешения.
Главная надежда, принесенная Иисусом Христом, есть победа над смертью и тлением («жизнь вечная»). Сестре Лазаря Марфе Он говорит: «Я есмь воскресение и жизнь, верующий в Меня, если и умрет, оживет» (Ин. 11:25). Апостол Павел говорит: «Если же о Христе проповедуется, что Он воскрес из мертвых, то как некоторые из вас говорят, что нет воскресения мертвых?» (1 Кор. 15:12). Факт воскресения Христа — пример будущего воскресения всех: «Если нет воскресения из мертвых, то и Христос не воскрес» (1 Кор. 15:13). Христос воскресает именно как проект всеобщего воскресения. Если же он не воскрес, то тщетна всякая вера христианская, ибо последний враг человечества — смерть.
До того как умереть и воскреснуть, Христос воскрешает Сам. Это Его высшее, дерзновеннейшее чудо и даже к его рассказу Четвероевангелие приступает осторожно и последовательно: в Евангелии от Матфея и в следующем, от Марка, Христос воскрешает только что умершую дочь Иаира, начальника синагоги, в Евангелии от Луки — единственного сына вдовы из Наина, которого уже выносили для погребения, и, наконец, в Евангелии от Иоанна — Своего друга Лазаря, брата Марфы и Марии, бывшего в гробу целых четыре дня и уже начавшего смердеть. В последнем впервые переданы чувства Самого Христа:
Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею Иудеев плачущих, Сам воскорбел духом и возмутился. И сказал: где вы положили его? Говорят ему: Господи! пойди и посмотри. Иисус прослезился. Тогда Иудеи говорили: смотри, как Он любил его!.. Иисус же, опять скорбя внутренно, приходит ко гробу (Ин. 11:33—38).
Порыв скорби и возмущения охватывает Христа при виде плачущих по умершему. Против чего возмущение? Быть может, против их безверия, не представляющего возможности воскрешения? Или против самого факта смерти как неизбежной участи всех живых?.. Ведь возмущение подкрепляется и слезами, и скорбью Христа при виде самого гроба. На фоне этого эпизода «мерцает» завет: только любовь и скорбь по умершим, невозможность принять их исчезновение должны привести к самому священному делу — делу воскрешения из мертвых.
Христу важно намекнуть, задеть, разбудить ум и душу содержанием своей Вести. Раскрывает он ее всегда иносказательно, россыпью притч. Но в тот момент, когда Христос уже окончил Свою земную проповедь, когда перед смертью Он прощается со Своими учениками, оказывается, что до сих пор это знание еще не явлено даже им: «Доселе Я говорил вам притчами; но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами; но прямо возвещу вам об Отце» (Ин. 16:25). Его учение, словно бы «не вмещается» в доставшийся ему уровень человечества. Идея преображения мира в радикально иной божественный строй столь дерзновенна и безумна, что с трудом вмещается в понимание даже самых близких, пошедших за Ним.
Идти за Христом вовсе не легко. «Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною!» (Мф. 16:24). Перед нами сверхчеловеческое требование: превозмочь собственную земную природу: «Любящий душу свою погубит ее, а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную» (Ин. 12:25). Невероятная сила отторжения от самого себя, своей души до ненависти к ней. Такому слову трудно вместиться в человека, ведь оно гнет, корежит, разрывает и взрывает всю его природу. У человека две души: природная и духовная. Природная должна быть выжжена, истреблена, уничтожена, а духовная развиться до божественной. Два пути, обращенных друг на друга. «…Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят его» (Мф. 7:14).
Вернемся к идеям воскрешения Н. Ф. Федорова. Центральным пунктом, вершиной его учения становится воскрешение всех умерших на земле.
Мистические средства могут быть признаваемы лишь пока не явились средства действительные, а таковых в настоящее время уже немало, хотя их должно быть несравненно больше: попытки регуляции метеорического процесса, дождя, града, гроз, полярного сияния; попытки отвода подземных гроз, землетрясений; попытки искоренения заразных болезней, противодействие одряхлению организма; наконец, попытки оживления последнего, например, опыты возбуждения деятельности сердца по прошествии многих часов после признания наступления действительной смерти… Вот реальный путь не к упразднению, а к усовершенствованию вещественного мира и к его реальному, немистическому, одухотворению и оживлению.
Федоров Н. Ф. Собр. соч. в 4-х тт. Том II. М.: Издательская группа «Прогресс», 1995. С. 182—183.
Можно относиться к этому скептически, критически, как угодно, но при всей фантастичности федоровского Проекта в нем уловлена тенденция объективного развития науки: стремление к умножению и все большему совершенствованию средств запечатления и восстановления жизненных явлений. Например, фотографии, кино, телевидение, видеозапись, синтезаторы звука, голографии, методики восстановления ушедших форм в археологии и палеонтологии.
Воскрешение для Федорова — высшая гарантия бессмертной жизни. Уничтожить окончательно смерть можно лишь тогда, когда человек, научившись воссоздавать себя из самых простых элементов, станет причиной самого себя. Но для того, чтобы стать причиной самого себя, надо реально восстановить всю цепь своих предков. Сын должен воскресить отца, а отец своего отца. И так до первочеловека, до Адама.
Но бессмертие без воскрешения невозможно физически, если бы даже оно и было возможно нравственно; оно невозможно без воскрешения так же, как невозможно быть микрокосмом, не умея управлять и воссоздать мегакосм или макрокосм.
Федоров Н. Ф. Собр. соч. в 4-х тт. Том I. М.: Издательская группа «Прогресс», 1995. С. 297.
Внимательный читатель уже догадался, что федоровский Проект воскрешения, изложенный в «Философии общего дела», не равен по своей сути христианскому пониманию бессмертия. Христианское живет в качестве внутренней интенции, толчка к созданию уникального учения, основанного на научных путях воскрешения умерших.
Но в полночь смолкнут тварь и плоть,
Заслышав слух весенний,
Что только-только распогодь,
Смерть можно будет побороть
Усильем Воскресенья.
Б. Л. Пастернак, «На Страстной»
Здесь и идея Христа («Царствие Небесное силою берется») со всем христианским пассивным ожиданием великих свершений, и творческое понимание христианства, требующее человеческого сотрудничества в богочеловеческом мировом процессе. В «Докторе Живаго» Николай Веденяпин сумел выразить суть этого взгляда: «А что такое история? Это установление вековых работ по последовательной разгадке смерти и ее будущему преодолению». Влияние Федорова ощутил не только Б. Пастернак, но и В. Брюсов, М. Пришвин, А. Платонов, о чем довольно много написано.
Идеи Н. Ф. Федорова продолжал К. Э. Циолковский. Оба — мыслители-мечтатели. Федоров стал предшественником космических идей Циолковского. Федоров в «Философии общего дела» разрабатывает лишь основную «схему», план «общего дела», ставит главную задачу человечеству, а Циолковский же пытается найти пути воплощения этой мечты, творя космически-устроительную утопию (космическую «научную этику»).
Идеи регуляции природы в работах Федорова уже содержали в себе ядро ноосферных идей, описанных В. И. Вернадским, но это отдельная тема для разговора.
Заметка получается довольно большой и вынуждает оборвать рассказ о Федорове. По сути, он даже и не начинался. Все написанное — преамбула, начало так и не начавшегося разговора. Немаловажно странное совпадение: Николай Федоров — внебрачный сын князя Гагарина. Один летит в космос, другой становится отцом русской философии космизма. В 1961 году в одной из газет даже выходит статья, которая так и называется — «Два Гагарина».
