Поэзия Фета часто воспринимается очень плоско: как переживание природной красоты и гармонии. Но так ли это?

Что за звук в полумраке вечернем? Бог весть, —
То кулик простонал или сыч.
Расставанье в нем есть, и страданье в нем есть,
И далекий неведомый клич.

Точно грезы больные бессонных ночей
В этом плачущем звуке слиты, —
И не нужно речей, ни огней, ни очей —
Мне дыхание скажет, где ты.

10 апреля 1887

Чернышевский и Аксаков практически сошлись на том, что у Фета нет «содержания». Он обоим казался воплощением стихии «чистого художества». Чернышевский в одном из своих писем пишет:

Все они такого содержания, что их могла бы написать лошадь, если б выучилась писать стихи — везде речь идет лишь о впечатлениях и желаниях, существующих и у лошадей, как у человека. Я знавал Фета. Он положительно идиот: идиот, каких мало на свете. Но с поэтическим талантом.

Но ведь и сам Фет настойчиво и не раз подчеркивал, что так называемого содержания в его стихах искать не следует. «Содержание» для Фета — некая идея или мысль, воплощением которой подлинный поэт совершенно не озабочен. По его словам, всякая «поэтическая деятельность... слагается из двух элементов: объективного, представляемого внешним, и субъективного, зоркости поэта... Так как мир во всех своих частях равно прекрасен, то внешний, предметный элемент поэтического творчества безразличен. Зато внутренний: степень поэтической зоркости — всё». Зоркость — не целенаправленная сила ума или наблюдения, а особое свойство художника создавать из деталей внешнего, объективного мира «новый центр для передачи чувства». То есть правдиво и точно выраженная эмоция считалась Фетом единственно важным и новым в поэзии: «Реальность песни заключается не в истинности высказанных мыслей, а в истинности выраженного чувства». Верность этим принципам Фет сохранил до конца жизни. В письме П. Перцову Фет советует гнать от своей музы «старую и противную сплетню рефлексии».

«Внешний, предметный элемент творчества» — главный повод для душевного переживания, а детали объективного мира должны были обладать полной свободой попадания в сферу лирического чувства.

Из письма Я. Полонскому: «Моя муза не лепечет ничего, кроме нелепости». «Бессмыслица», «истинная чепуха» и другие самоопределения провоцировали критику считать, что и правда никакого «содержания» фетовская лирика в себе не несёт.

Д. Благой в своей книге о Фете пишет: «Фетовское переживание „мира как красоты“ было романтическим продолжением пушкинской традиции». Да и сама попытка Фета сделать природу источником красоты (при ощущении разрушительного драматизма социальной действительности) в некоторой степени совпадает с пушкинской поэзией как образцом сочетания природы с искусством. От Пушкина у Фета также и принципиальный отказ от внесения в сферу художественного творчества идей и концепций, рожденных теоретическим разумом. Поэт подчинен лишь логике вдохновения, которое определялось им как «расположение души к живейшему принятию впечатлений».