Слово «утопия» традиционно ассоциируется у нас с именами Замятина, Платонова, Булгакова, Хаксли, Оруэлла и др. писателей. На самом деле этих имен куда больше: вспоминаем утопические проекты Вл. Соловьева, Тейяра де Шардена, Н. Федорова и др. Если заглянем глубже, то назовем Платона, Т. Мора, Т. Кампанеллу, У. Морриса и др. Всматриваясь в историю утопии, мы уже по именам видим, что ее происхождение связано с западной культурой. Мир будущего — то сияющий радостью, то обнаруживающий свою кровавую катастрофичность — рождал особую культуру утопии.

Исследованию сущности утопии посвящено множество работ. Назовем только некоторые из них:

• Батракова С. Искусство и утопия: Из истории западной живописи. М., 1990;
• Морсон Г. Границы жанра // Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной литературы. М.: Прогресс, 1991. С. 233—251;
• Фрейденберг О. М. Утопия // Вопросы философии. 1990. № 5;
• Шацкий Е. Утопия и традиция. М., 1990;
• Шестаков В. П. Эсхатология и утопия. М., 1995;
• Штекли А. Э. Утопия и социализм. М., 1993.

Утопические фантазии зачастую граничат с фантастикой. Вопрос об их различии довольно непростой. Считается, что фантастика является частью утопической литературы, а точнее, одним из ее направлений, у первоистока которого стоят фантастические произведения Уэллса.

Еще сложнее соотнести утопию, антиутопию и сатиру. Если утопия конструирует желанный образ будущего мира, то сатира, пользуясь гротеском, пародией и другими приемами, вызывает у читателя смех, который развенчивает этот образ мира, тем самым сближаясь по своей идейной направленности с антиутопией. Говорить об этих различиях сложно еще и потому, что сатира является также самостоятельной художественной системой, глубоко укорененной в творчестве Рабле, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Свифта и др. Как тут быть? Например, романы К. Воннегута можно определить одновременно и как антиутопические, и как сатирические.

Наконец, нам трудно отделить утопию от сказки. Достаточно вспомнить сказочные миры Дж. Толкиена. Утопия и сказка схожи потаенной мечтой о справедливом мироустройстве. Для понимания сущности этой взаимосвязи важно замечание Д. Медриша:

Сказка — веками выработанная жанровая форма, идеально приспособленная для выражения утопических представлений о жизни. Естественно, когда литература обращается к социальной утопии, она оказывается в той или иной мере «сказочной».

Медриш Д. Н. Путешествие в Лукоморье. Сказки Пушкина и народная культура. Волгоград, 1992. С. 14.

Отправной точкой в понимании утопии является этимология слова: u-topos — место, которого нет (по некоторым источникам, у слова могла быть древнегреческая приставка εὖ — «благо», а не οὐ — «нет»). И тут мы неизбежно начинаем понимать, что утопия и антиутопия представляют собой целую систему мышления и лишь в меньшей степени могут называться литературными жанрами.

Так, Х. Гюнтер, рассматривая жанровые проблемы утопии и «Чевенгур» А. Платонова, справедливо отметил, что в связи с «пространственным» пониманием утопию можно свести к двум моделям: «город» и «сад». Вспомним знаменитые города: Новый Иерусалим в Апокалипсисе; основанный царем Утопом город Амарот в произведении Т. Мора; город Солнца Т. Кампанеллы; «Новая Атлантида» Ф. Бэкона и др. Сравнивая город и сад, исследователь пишет:

Если в городской утопии в центре внимания находится общественно-государственный, технико-цивилизаторский аспекты жизни, то утопия-сад отводит это место непринужденной семейной жизни в кругу близких и исконной близости человека к природе.

Гюнтер Х. Жанровые проблемы утопии и «Чевенгур» А. Платонова // Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной литературы. М.: Прогресс, 1991. С. 253.

Сад, в свою очередь, близок идиллии.

Roelant Savery «The Paradise»

Получается, что город и сад — это пространственные модели утопии. Но они же могут выступать и как временные фазы, включенные в смену эпох. Тут возможны две временны́х модели. Первая обращена назад (в терминологии М. М. Бахтина называется «исторической инверсией»): есть идеальное состояние мира, который в процессе своего развития приходит к деградации, ухудшению. Золотой век сменяется Серебряным, и чем дальше, тем хуже. Вторая временна́я модель обращена в будущее и основана на идее развития: Золотой век «переносится» в конец истории. Эти модели времени в утопии противоречат романному времени. Мы привыкли, что в романе время линейно, непрерывно, необратимо (вспомните любой роман, например, «Анну Каренину» Л. Толстого). Утопия же дает нам совершенно иную модель времени: в ней время рано или поздно останавливается, история прекращает свое движение — читатель оказывается погружен в «конечный пункт» исторического развития, который и является идеальным будущим.

Утопия находится в глубочайшей взаимосвязи с антиутопией. Трудно найти чистый образец утопии или антиутопии. Их диалектику хорошо ощутил немецкий поэт Ф. Гельдерлин: «Что всегда превращало государство в ад на земле, так это попытка человека сделать его земным раем». Антиутопия разоблачает возможность реализации утопии, зачастую прибегая к описанию ее результатов. В этом плане антиутопия, по замечанию Г. Морсон, является антижанром, т. е. пародирующим другие жанры. Например, роман Е. Замятина «Мы» представляет собой антиутопию, разоблачающую утопию. Исследователь отмечает, что этот роман во многом «развивает мотивы „Записок из подполья“ Достоевского и „Легенды о Великом Инквизиторе“, а „Записки“ и „Легенда“ в свою очередь соотносятся с „Кандидом“ Вольтера. Традиция, следовательно, представляет каждый текст как источник мотивов для позднейших произведений».

Мы уже сказали о том, что утопия — это местоположение без реального места. Но как быть, если мы имеем дело с реальным пространством без реального места? Представить такое довольно сложно.

М. Фуко в работе «Другие пространства. Гетеротопии» говорит о том, что осмысление пространства возможно только с учетом разницы между утопией и гетеротопией, делая особый акцент на том, что именно гетеротопия является «константой для всего человечества».

Сборник ПроектInternational. 2008. № 19. С. 175

Более того, «в мире нет ни одной культуры, которая не создавала бы гетеротопий». Какой же тип пространства таит в себе гетеротопия? Философ объясняет: «Гетеротопия может помещать в одном реальном месте несколько пространств, несколько местоположений, которые сами по себе несовместимы». Т. е. структура «другого пространства» представляет собой сложное полисемантическое образование. В него включается не только определенное пространство, но также и местоположения, или «отношения соседства между точками или элементами». Соприсутствие этих топосов, местоположений, «древовидных и решетчатых структур», зачастую несовместимых, позволяет противопоставить гетеротопию утопии. «Утопия, — пишет М. Фуко, — это местоположение без реального места». В отличие от утопии, гетеротопия представляет собой реальное пространство, демонстрирующее особые отношения с другими местоположениями.

Гетеротопия — это место, которое одновременно является «контрместоположением», реализованной утопией, «где реальные местоположения <…> одновременно и представлены, и опровергнуты, и перевернуты».

В качестве примера М. Фуко приводит зеркало. По его мнению, оно является одновременно и утопией, и гетеротопией. Зеркало — это «утопия, поскольку это место без места. В зеркале я себя вижу там, где меня нет — в несуществующем пространстве, которое виртуально открывается за плоскостью. <…> Но равно это и гетеротопия, поскольку зеркало реально существует и по отношению к месту, которое я занимаю, имеет своего рода возвратный эффект; именно благодаря зеркалу я начинаю воспринимать себя отсутствующим в месте, где я есть, ибо вижу себя там».

Кадр из фильма А. Тарковского «Зеркало»

М. Фуко приводит примеры пространств, которые являются гетеротопиями. Например, кинотеатр: на двумерном экране показываются трехмерные пространства.

Мы уже говорили выше об утопии сада. По мнению Фуко, с позиций нового мышления сад воспринимается скорее как гетеротопия. Сад — это уголок земли, фрагмент пространства, который одновременно вбирает в себя модель мира в его «символическом совершенстве». То есть перед нами одновременно и кусочек мира, и весь мир.

И кинотеатр, и сад являются гетеротопиями пространства. Этот список можно пополнить наиболее интересным примером — гетеротопией кладбища. Кладбище представляет собой гетеротопию, потому что оно связано с совокупностью местоположений в городе, обществе или деревне: ведь у каждого человека на кладбище похоронены родственники. Но если до XVIII века кладбище располагалось в центре города (рядом с церковью, т. е. в сакральном пространстве), то в XIX веке кладбище выносится за его (города) пределы. Отсюда зарождается мысль о «инаковости» мертвых, мертвые словно «заражают» живых, присутствие мертвых где-то поблизости является чем-то ненормальным. Постепенно кладбища вместо сакрального центра города превратились в отдельный самостоятельный «город», где у каждой семьи есть свой уголок земли.

М. Фуко утверждает, что кладбище является не только гетеротопией пространства, но также гетеротопией времени: это место являет собой смерть в ее длительности (здесь тела людей разрушаются и уничтожаются с течением времени). Есть и чистые гетеротопии времени. Например, музеи, библиотеки, архивы, которые накапливают время, сохраняют его.

Таинственен в этом плане образ корабля. Он представляет собой плавающее «место без места». Оно живет само по себе и движется по морю от одного порта к другому.

Простые вещи всегда оказываются куда более сложными. Как, например, и утопия, которую многие привыкли считать литературным жанром, обнаруживает массу вопросов, связанных с ее точным определением и нашей задумчивостью над ее местом в культуре. Прочерчивая зависимость между определением утопии и социальным мышлением, мы наталкиваемся на иные разновидности пространств, получившие название гетеротопий. При внимательном взгляде на оппозицию «утопия vs. гетеротопия» начинаешь видеть в этих двух пространствах нечто схожее, присущее глубинному механизму человеческой культуры.

Эта короткая заметка, разумеется, в силу своего формата, не претендует на полноту изложения. Мы обозначили лишь самые общие контуры серьезной научной проблемы. Такое изложение должно родить у читателя большое количество вопросов, над которыми важно задуматься. Если так и случилось, то вы сделали еще один шаг к осмысленному чтению литературных произведений.