Мишель Фуко
Мишель Фуко (1926—1984) для меня является не только философом, но и образцом какой-то непривычной формы гениальности, отразившейся в жестах, идеях, книгах.
Если попытаться очертить горизонт внимания Фуко, то нетрудно заметить, что он чрезвычайно широк: личность и общество, психиатрия, медицина, тюремная система, пространства и власть. Его работам по сей день посвящаются многочисленные конференции, семинары, споры. Парадоксальность фигуры Фуко подкрепляется и скандальностью его личности: если говорить о Фуко, то как не говорить о гомосексуализме? Но обо всем по-порядку.
В 1945 году Фуко приезжает в послевоенный Париж для поступления в святая святых — Эколь. Он оказывается один из пятидесяти учеников, за места разворачивается настоящая драка. Сильнейшее влияние на Фуко произвели лекции Мишеля Диени по древней истории и Жана Ипполита по философии. Это был важнейший этап в его жизни, позже он встретится со своим преподавателем, но сейчас Фуко восторженно слушает лекции по «Феноменологии духа» Гегеля, по «Геометрии» Декарта — они поражают его своей глубиной, навсегда остаются в его памяти. После смерти Ипполита в 1975 году Фуко отправит его жене экземпляр своей книги «Надзирать и наказывать» с посвящением: «Мадам Ипполит в знак памяти о том, кому я обязан всем».
Фуко вспоминает о лекциях Ипполита: «…в этом голосе, который сам себе вторил, как если бы предавался размышлению внутри собственного движения, мы слышали не только голос профессора: нам слышались в нем отзвуки голоса Гегеля и, быть может, самой философии».
Foucault M. Jean Hyppolite, 1907—1968 // Revue de mе́taphysique et de morale, tome 14, № 2, avril-juin 1969. P. 131.
Диссертация Фуко была посвящена теме «История безумия в классическую эпоху». Первый вариант предисловия начинается так: «Паскаль: „Люди неизбежно столь безумны, что было бы безумием впасть в иное безумие — не быть безумным“». Текст диссертации представлял собой рукопись объемом около тысячи страниц. В те времена соискатель докторской степени должен был представить две диссертации. В качестве второй Фуко предлагал перевод «Антропологии» Канта с комментариями и предисловием в 128 машинописных страниц.
В эпоху расцвета Ренесснаса безумие воспринимается в двух формах. Первую форму изображали Босх, Брейгель, Дюрер. Его специфика — внушение страха, грозное свидетельство тайны, порождение зла, наконец, знак Сатаны. Вторую форму изображал, например, Эразм в «Похвале глупости». Его специфика — не трагическое безумие, а ироничный взгляд гуманистов на человека. Фуко обращается к разрыву между этими двумя формами безумия и прослеживает его развитие из века в век. Каким бы ни был этот разрыв, он все же свидетельствует о том, что безумие является частью жизни человека.
В XVII веке безумие изгоняется из жизни культом Разума (согласно лозунгу Декарта «это всего лишь сумасшедшие»). Вместе с безумием «заточению» подвергаются и нищие, безработные, попрошайки, бродяги, венерические больные, гомосексуалисты — они оказываются упрятанными в стены приютов. Так безумие переходит в неразумие. Эпоха, когда безумие стояло особняком, сменилась эпохой, когда безумие «растворилось» среди пороков, изолированных от повседневной жизни людей. Фуко пишет: «Прежде оно (неразумие) было неотвратимой угрозой, заключенной в мире вещей и в языке человека, в его разуме и его земле; ныне оно предстало в виде некоего лица. Вернее лиц: людей, отмеченных неразумием, типажей, распознаваемых обществом и подвергаемых изоляции — развратника, расточителя, гомосексуалиста, колдуна, самоубийцы, либертина. Впервые мерой неразумия становится определенное отклонение от социальной нормы <…> Вот это и есть самое главное: то, что безумие внезапно оказалось перенесено в сферу социального и отныне будет проявляться преимущественно и почти исключительно здесь» (История безумия в классическую эпоху. СПб., 1997. С. 98). Безумие же даст о себе знать в момент рождения психиатрических больниц, когда места заключения превратятся в медицинские учреждения, когда безумие будет называться «душевным заболеванием». Но сама лечебница является, по мнению Фуко, не столько пространством свободы, где человека лечат, сколько пространством правосудия, где человеку выносят приговор. «В лечебнице безумие будет наказано», — пишет Фуко. Так начинается внимательное вглядывание философа в культуру разных веков, тончайший анализ проявлений безумия у разных художников.
«История безумия» заканчивается следующими словами: «Хитрость безумия торжествует вновь: мир, полагающий, будто знает меру безумию, будто находит ему оправдание в психологии, принужден именно перед безумием оправдывать себя, ибо в усилиях своих и спорах он соразмеряется с безмерностью таких творений, как произведения Ницше, Ван Гога, Арто. И нигде — менее всего в своем познании безумия — он не находит уверенности, что эти творения безумия оправдывают его» (История безумия в классическую эпоху. СПб., 1997. С. 516—524).
Из официального отчета после защиты диссертации:
Защита примечательна странным контрастом между талантом соискателя, который все признают, и сдержанным отношением к его работам, демонстрировавшимся на всем протяжении заседания. Г-н Фуко, несомненно, наделен писательским даром, однако г-н Кангийем обратил внимание на риторичность отдельных фрагментов, а председатель комиссии нашел, что соискатель явно стремится произвести эффект. Эрудиция соискателя несомненна, но председатель комиссии выявил места, где происходит спонтанный отход от фактов: создается впечатление, что замечания такого рода были бы приумножены, если бы в комиссию входили специалисты по истории искусства, литературы и общественных институтов. Г-н Фуко весьма компетентен в области психологии, тем не менее г-н Лагаш находит, что информация, касающаяся психиатрии, дается скупо и что страницы, посвященные Фрейду, написаны слишком бегло.
Идеи «Истории безумия» будут развиты в последующих работах Фуко, например, «Рождение клиники: археология взгляда медика» (1963). Философ также напишет «Слова и вещи» (1966), «Археология знания» (1969), «Надзирать и наказывать» (1975), «История сексуальности» (в 3 томах, 1976—1984). Отдельной интересной главой в творчестве Фуко являются исследования о разных пространствах: утопиях и гетеротопиях.
«Словам и вещам» Фуко дает «говорящий» подзаголовок «Археология гуманитарных наук». В этой книге он пытается понять, когда именно в европейской культуре человек стал объектом исследования. Фуко всматривается в различные формы знания с XVI века по наше время. Каждой эпохе свойственна своя культура, свой род знаний, определяющий научный дискурс. Фуко выводит понятие «исторического a priori» и называет его «эпистемой» — фундаментом, определяющим то, о чем думает или не думает та или иная эпоха. Любая наука рождается в рамках своей эпистемы. Философ рассматривает три области знания классической эпистемы: всеобщая грамматика, теория богатства и естественная история. В XIX веке они сменяются новой триадой, которая формируется на основе новой решетки знаний: филология, политическая экономика и биология. Фуко ищет в этом процессе человека мыслящего, работающего, живущего, человека как объект познания наук.
Вместе с тем, Фуко называет антинауки: «Что Леви-Строс сказал об этнологии, то можно сказать и о психоанализе: обе науки растворяют человека». Третьей антинаукой философ называет лингвистику: «Все три „антинауки“ обнажают и тем самым ставят под угрозу то, что позволило человеку быть познаваемым. Таким образом раскручивается перед нами — правда, вспять — нить человеческой судьбы, наматываясь на эти удивительные веретена; она приводит человека к формам его рождения, в тот край, где это произошло. Однако разве не тот же путь ведет его и к собственной гибели? Ведь о самом человеке лингвистика говорит ничуть не больше, чем психоанализ и этнология».
Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: A-cad, 1994. С. 399.
Наконец, опыты современной культуры для Фуко связаны с формированием знания по лингвистическим моделям, «стертый в пыль» язык литературы. Они приближают конец эпистемы, вхождение человека в знание. На этой ноте Фуко завершает свое исследование.
Во всяком случае, ясно одно: человек не является ни самой древней, ни самой постоянной из проблем, возникавших перед человеческим познанием. <…> Человек, как без труда показывает археология нашей мысли, — это изобретение недавнее. И конец его, быть может, недалек.
Если эти диспозиции исчезнут так же, как они некогда появились, если какое-нибудь событие, возможность которого мы можем лишь предчувствовать, не зная пока ни его облика, ни того, что оно в себе таит, разрушит их, как разрушена была на исходе XVIII века почва классического мышления, тогда — можно поручиться — человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке.
